Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов - Анна Юрьевна Сергеева-Клятис

Верещагиной, они насмешничали над молодым поэтом, Сушкова писала в своих воспоминаниях: «Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном. Бродит, бывало, по тенистым аллеям и притворяется углубленным в размышления, хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его зоркого взгляда. Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сантиментальные суждения, а мы, чтоб подразнить его, в ответ подадим ему волан или веревочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятым и неоцененным снимком с первейших поэтов»[97]. Не случайно одно из стихотворений о своей любви к Сушковой Лермонтов называет «Нищий» и заканчивает следующими строками:

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою!

Насмешки Сушковой и ее пренебрежительное отношение к юному воздыхателю, конечно, требовали реванша. И Наталья Иванова — видимо, трепетно отнесшаяся к его поэзии, а попутно и к его чувству — вызвала в нем живой отклик, восторг разделенной любви. Однако стремление играть роль романтического героя, в котором обвиняет юного Лермонтова Сушкова, в нем действительно было сильным. А романтический герой не может быть счастлив, он только на мгновение способен забыться, поверив в невозможное:

Я видел юношу: он был верхом

На серой борзой лошади — и мчался

Вдоль берега крутого Клязьмы. Вечер

Погас уж на багряном небосклоне,

И месяц в облаках блистал и в волнах;

Но юный всадник не боялся, видно,

Ни ночи, ни росы холодной; жарко

Пылали смуглые его ланиты,

И черный взор искал чего-то все

В туманном отдаленье — темно, смутно

Являлося минувшее ему —

Призрак остерегающий, который

Пугает сердце страшным предсказаньем.

Но верил он — одной своей любви.

Искушение сбросить с себя прежние оковы, делавшие его пажом неприступной и насмешливой Сушковой, было велико. Взаимная любовь мгновенно делала юного поэта взрослым, уравнивала в правах с его кумирами, — равно как и последующее разочарование.

Нам неизвестно, как и когда впервые встретились, познакомились и объяснились друг с другом Лермонтов и Наталья Иванова. Никаких мемуарных свидетельств этого не существует. Единственным «документом», на основании которого можно делать какие-то предположения, были и остаются лермонтовские стихи. А это, как известно, не очень надежный источник информации. И тем не менее припадем к нему, оправдываясь отсутствием какого-либо другого.

Большинство стихотворений «Ивановского цикла» объединены сквозным мотивом обманутой любви. Но есть несколько текстов, которые были написаны в счастливый период первых встреч с Натальей Ивановой, в которых, наоборот, звучит мотив обретения истинного чувства, встречи с родной душой посреди «бесчувственной толпы». Этот период, правда, длится недолго. Как и положено, вскоре в стихах появляется новая тема — непостоянства возлюбленной, которая не из-за своего коварства, а скорее по легкомыслию отвергает любовь поэта, находит ему замену. Чем интенсивнее были переживание счастья и радость обретения, тем, конечно, горестнее ощущение утраты. Возлюбленная оказывается совсем не такой, какой хотел ее видеть поэт, она не в состоянии играть высокую роль его подруги, которой он готов был ее одарить:

...Тебе я душу отдавал;

Такой души ты знала ль цену?

Ты знала: — я тебя не знал!

Всё это, как уже говорилось, вполне традиционно, и Лермонтов идет здесь по проторенному пути. Не по пушкинскому, а по байроновскому: героиня заведомо недостойна романтического героя, она не в состоянии его понять до конца, адекватно ответить на его чувства. И в конце концов она предпочитает равного себе, оставляя в сердце героя незаживающую рану.

На кого именно променяла Наталья Иванова влюбленного в нее поэта, сказать трудно. Маловероятно, что этим человеком стал ее будущий муж Н. М. Обресков, за которого она вышла значительно позже, в середине 1830-х годов. Скорее всего, справедливо обвинение в легкомысленности, которое несколько раз мелькает в стихотворениях Лермонтова:

Лишь часто новым впечатленьям

Душа вверяется твоя.

Она увлечена мгновеньем;

Ей милы многие...

Очень достоверно выглядит описанное Лермонтовым изумление, которое выказывает возлюбленная, читая его стихи:

Мои неясные мечты

Я выразить хотел стихами,

Чтобы, прочтя сии листы,

Меня бы примирила ты

С людьми и с буйными страстями;

Но взор спокойный, чистый твой

В меня вперился изумленный.

Ты покачала головой,

Сказав, что болен разум мой,

Желаньем вздорным ослепленный.

Собственно ядро «измены» уже таится в такой реакции. Если героиня не верит стихам, не понимает заложенного в них мучительного переживания, то разделить страдания поэта ей не по силам. Он и так чувствовал себя одиноким среди людей, но теперь, после предательства возлюбленной он ощущает квазиодиночество — если уж эта девушка «с очами, полными душой и жизнью» отвергает его, то никто больше не сможет встать рядом. В прощании с ней слышатся то ноты угрозы, то, наоборот, почти пушкинское «так дай вам бог любимой быть другим», но от позы байронического героя Лермонтов нигде не отказывается. Видимо, его поэтическая натура требовала именно такого переживания, которое благосклонная судьба ему тотчас и предложила:

Дай бог, чтоб ты нашла опять,

Что не боялась потерять;

Но... женщина забыть не может

Того, кто так любил, как я;

И в час блаженнейший тебя

Воспоминание встревожит!

Возможно, никакой «измены» не было в принципе, а просто Наталья Иванова устала от непростой роли возлюбленной романтического героя и дала понять Лермонтову, что напряжение чувств, которого он требует, для нее чрезмерно. Факты нам неизвестны. Но за измену все-таки говорит одно обстоятельство, и тоже — литературное.

Мы уже упоминали, что в июне 1831 года, то есть ровно тогда, когда роман с Натальей Ивановой трагически завершился, Лермонтов лихорадочно работал над текстом драмы, которую в целом закончил уже в июле. Драма получила название «Странный человек» и авторское предуведомление: «Я решился изложить драматически происшествие истинное, которое долго беспокоило меня и всю жизнь, может быть, занимать не перестанет. Лица, изображенные мною, все взяты с природы; и я желал бы, чтоб они были узнаны, — тогда раскаяние, верно, посетит души тех людей...» В этих словах нет никакого намека на автобиографичность. В драме рассказывается история героя, близкого автору, но не равного ему. И Лермонтов прежде всего заботится о восприятии читателем и зрителем событий пьесы как истинных, документальных. Но есть в ней одна сюжетная линия, которая вполне может быть воспринята как автобиографическая, и связана она с любовной темой.

Герой драмы Владимир Арбенин, подающий надежды поэт, страдающий от семейного разлада, тяготящийся своим положением в свете, глубоко и сильно чувствующий, любит соименную Ивановой героиню — Наталью Федоровну Загорскину, которая до поры отвечает ему взаимностью. Но зависть и ревность окружающих довольно быстро делают свое дело — и юная девушка уже благосклонно смотрит на пустого и беспринципного товарища Арбенина — Белинского.

«Кн. Софья. Я тебя понимаю! — ты влюблена в Белинского. — Ну что ж.

(Наташа отворачивается.)

Это очень натурально.

Наташа (с живостью). Послушай! как он мил! как он любезен!

Кн. Софья. Бедный Арбенин!

Наташа. Чем же бедный?

Кн. Софья. Он тебя так любит! — Белинской свататься приехал: ты наверное ему не откажешь; так ли? — А я знаю,